Вождь обиженных, обманутых и обделенных.

Не люблю ни Достоевского, ни достоевщины — всех этих реверансов и приплясываний вокруг вышедших из гоголевской "Шинели" униженных и оскорбленных, всех этих слабых-маленьких человеков, сиротинушек сира сего, которых угнетают, а они со слезой на глазах и в голосе угнетаются, норовя бухнуться на колени перед угнетающим, лобызать башмак или ручку (если допустят) и молить-молить о милости и снисхождении, потому что нет никого более жестокого, опасного, пренебрегающего великодушием и милосердием, чем такой вот "маленький, но поднявшийся сплотившийся" человек.

"Сдайся враг, замри и ляг!" — как звучит-то победительно!

Но главное, что таким людям, уже, кажется, и рожденным со спиной, согнутой в полупоклоне, очень легко указать на очередного неприятеля (обманувшего-пренебрегшего-обобравшего или только собирающегося это проделать) и направить гнев в нужное указующим русло — ведь направляющие, это же "начальство", а начальству, так как оно выше, уж в силу положения виднее, кто и почему во всем виноват.

Почему вроде бы умные немцы, совсем еще недавно жившие разделенно и не тяготившиеся этим особо, немцы, еще 100 лет тому не бывшие единым народом, позволили себя сплотить и повести и раз, и два, и оба раза — с катастрофическими итогами?? А это, как раз про "историческую обиду" и "мы ого-ого еще всем".

Да-да, в ПМВ вел лозунг, не так давно повторенный на другом языке "Все, всех победим, всех убьём, всех, кого надо, ограбим, все будет, как мы любим!", а Вторую начали под не менее знакомым "Мы — великая нация и мы должны отомстить за прошедшие годы грабежа и унижений! Все будет мы!".

Вот эти вот наследники бедных Вертеров, любители горячего картофеля, тушеной капусты и чувствительных песен, решили, что не Вертер, но Зигфрид теперь в их сердцах, и понеслось…

Нас обидели! Нас обманули! Мы к ним — а они нам! Да мы их за то!

И — любимое "Всё должно быть так, как нам хочется, а если нет, тогда и быть не должно!" .

И это — тоже маленький человек, который волею судеб подрос чутка и получил некоторое число не ограниченных разумением возможностей.

Вот хоть уже исконно нашего — да того же Островского с его пьесами о купеческой Москве если вспомнить: все эти Дормидонты Пафнутьичи Квасохлёбовы, купцы первой гильдии, которые дугой гнут да в узел завязывают ближних и дальних — они же, как правило, с самого низа, с дна, почитай, до всего дошли, из крепостных, если не у самого в юности, то у его папеньки спина порота-перепорота, а теперича вон как бывший "маленький" разворачивается — "Я могуууу, всех могууууу!!! Купить, продать, разорить и даже жизни лишить — у меня теперь возможности есть!".

Так вот выглядит на самом деле превращение маленького человека, переросшего свою шинелишку! Это вам не с лягушкой поцеловаться и жену-красавицу получить, это несколько наоборот будет: из жалкого да плешивого Ардальона Передонова* в настоящего аспида.

И растут аппетиты, разворачиваются свитки, вспоминаются обиды как бывшие, так и небывалые, и вопиет дух к мщению, и всё будет мы, а если нет, то и мира того ненадобно! Гойда, братие!

И Карлсону залетному об этом расскажем, пусть летит да передаст.

Кому передаст, тому и передаст, мало ли передастов-то этих, кому передать надобно — перечислять устанешь! Мы люди маленькие, но у нас бронепоезд есть, и вождь — так что сразу лучше лечь, замереть и постараться сделать вид, что понравилось.

А не то!