Оправдание Засулич как примета своего времени.

Под заметкой о том, как нынешние школьники "пересудили" процесс Веры Засулич я встретила комментарии такого рода — "да как вы можете, она же…!!", но фокус в том, что "смогли" тогдашние присяжные, её современники, а вот причин, почему они решили так, или иначе, и какими соображениями могли руководствоваться при этом, я, насколько смогу, постараюсь реконструировать.

Ибо нет последствий без причин, а настолько шумные последствия, как оправдательный приговор в деле Засулич имели причины давно вызревшие, именно тогда явственно прорвавшиеся на поверхность.

Итак, предыстория

«Оказалось, что Трепов, приехав часов в десять утра по какому-то поводу в дом предварительного заключения, встретил на дворе гуляющими Боголюбова и арестанта Кадьяна. Они поклонились градоначальнику; Боголюбов объяснялся с ним; но когда, обходя двор вторично, они снова поравнялись с ним, Боголюбов не снял шапки. Чем-то взбешенный еще до этого, Трепов подскочил к нему и с криком: «Шапку долой!» сбил ее у него с головы. Боголюбов оторопел, но арестанты, почти все политические, смотревшие на Трепова из окон, влезая для этого на клозеты, подняли крик, стали протестовать. Тогда рассвирепевший Трепов приказал высечь Боголюбова и уехал из дома предварительного заключения. Сечение было произведено не тотчас, а по прошествии трех часов, причем о приготовлениях к нему было оглашено по всему дому. Когда оно свершилось под руководством полицмейстера Дворжицкого, то нервное возбуждение арестантов, и преимущественно женщин, дошло до крайнего предела. Они впадали в истерику, в столбняк, бросались в бессознательном состоянии на окна и т.д.» — Воспоминания А. Кони.

Судя по этому отрывку, г-н Трепов устроил демонстрацию начальственного всесилия во время приступа дурного настроения: во-первых, докопался до уже ранее здоровавшегося с ним осужденного, во-вторых сбил шапку (то есть неспровоцированно ударил человека, находящегося у него, можно сказать "в плену"), и, наконец, униженного и оскорбленного и так свыше меры его еще и выпороли.

Но дело в том, что порка была актом полного беззакония — в 1863 году уже Александр II покончил в стране с телесными наказаниями, хоть и не без исключений: пороть ещё могли заключённых-каторжан за совершенно определенные и четко прописанные провинности и крестьян, но что касается крестьян — то только по решению волостных судов.

Ни каторжанином, ни крестьянином Боголюбов не был.

Еще один интересный нюанс, который не учитывают наши современники — тогдашние люди росли поротыми с детства, но вот когда они, наконец, вырастали, то весьма свято блюли свою телесную и моральную неприкосновенность. И эта неприкосновенность была делом чести.

Тогда дуэли были делом, может, и не самым обычным, но тем не менее, подразумеваемым, а поводом для них могли быть даже неудачно и в состоянии нетрезвом (что теперь выглядит, скорее, как смягчающее и как бы извиняющее обстоятельство) сказанные слова как в отношении самого вызывающего, так и человека, за которого тот полагал праведным вступиться — так чуть было не дошло до дуэли в феврале 1905 года, когда Валерий Брюсов в присутствии Андрея Белого нелестно высказался о Дмитрии Мережковском и его супруге Зинаиде Гиппиус. Белый, считавший Мережковских в это время своими самыми близкими друзьями, не мог оставить выпад Брюсова без внимания. Дуэль большими трудами удалось предотвратить.

А тут — унизительное наказание для представителя, может, и не дворянства, но "образованного класса". "Потеря лица, потеря чести" — тогда к этому щепетильно относились не только в Японии. Вспомните повесть Пушина "Станционный смотритель" — ведь через что человек умер? Потеря чести, только и всего.

В те дни возможными "Боголюбовыми" в той или иной степени ощутили себя не только народовольцы или иные революционно настроенные граждане империи, но и купцы, адвокаты, стряпчие, инженеры, архитекторы, учителя, врачи и прочие — то есть то самое "третье сословие", которое было мотором и опорой всех буржуазных революций. Тем более, что вся эта грамотная публика газеты читывала, книжки иностранные — тоже, за границами могла бывать, и держала в уме тот факт, что в опережающей Россию в то время по части индустриализации и демократии Европе, на коренных, так сказать, её территориях никаких "генерал-губернаторов" вообще не было — эта должность в окружающих Россию империях существовала лишь для управления территорией заморской — колониальной. Уже обидно.

Более того, сам Трепов популярностью в городе не пользовался, и не из-за чина своего, а по той простой причине, что сочетал в себе того "фельдфебеля", которого в Вольтеры вольнодумцам почтенный Скалозуб прочил с коррупционером, чему есть свидетельство его коллеги — жандармского генерала В.Д. Новицкого: —

После известного дела Засулич, стрелявшей в упор в Трепова, личный кредит Ф.Ф. Трепова как у государя Александра II, так и в обществе пал
и, по слухам, государь возлагал на шефа жандармов Мезенцева поручение собрать сведения о нажитых Треповым миллионах, и, как говорили и приходилось мне слышать от высокопоставленных лиц, имение Треповым в несколько миллионов состояния подтвердилось и доходило до 3 миллионов руб.
..
Объяснялось нажитие состояния Треповым от сумм, отпускавшихся в его распоряжение безотчетно по должностям обер-полицеймейстера Царства Польского, градоначальника г. С.-Петербурга, от полученного им гонорара, куртажа за исходатайствование дополнительной сметы на постройку Литейного моста в С.-Петербурге и от получения значительных сумм от императрицы Марии Александровны с специальною целью охраны личности императора Александра II.

То есть распил государственных (государевых) средств, в том числе и на самое святое — охрану особы Его Императорского Величества. Знали ли ранее об этом горожане?

Знали, это царь, по обыкновению царскому, был не в курсе.

Казнокрад, коррупционер и тиран, творящий произвол — восхитительная репутация для жертвы покушения! Сочувствие точно будет обеспечено.

Собственно, на беззащитность "простого человека" перед произволом, подобную беззащитности аборигена колоний перед покорителями-сахибами указывал и защитник Засулич Александров в этом деле:

"В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, – женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах божественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественной безопасности нужно признать кару законною, тогда да свершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь! Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок."

И такой порядок в России — как бы колонии, с возможностью безнаказанного и совершенно обыденного попрания законных прав созидающей части граждан верхушкой правящего класса основательно утомил не только "среднее", но даже и часть высшего российского общества, поэтому радость от оправдания Веры в зале суда была непритворной и я бы сказала — самой широкой. Из воспоминаний Кони:

"Многие крестились; в верхнем, более демократическом, отделении для публики обнимались; даже в местах за судьями усерднейшим образом хлопали… Один особенно усердствовал над самым моим ухом. Я оглянулся. Помощник генерал-фельдцейхмейстера граф А. А. Баранцов, раскрасневшийся седой толстяк, с азартом бил в ладони. Встретив мой взгляд, он остановился, сконфуженно улыбнулся, но едва я отвернулся, снова принялся хлопать…"

Заметьте — граф. И вовсе не Толстой его фамилия.

После выхода из тюрьмы Засулич сразу скрылась, а опомнившиеся власти попытались все переиграть, но уже не нашли подсудимую.

А присяжные были простыми людьми… Государевыми подданными.

Полагаю, что совершенно искреннее "Боже, царя храни" пели. Но и им вовсе не вдруг, не по помрачению разума или соблазнению либерализма захотелось вдруг предотвратить возможность повторения случая.

Да, кстати, о последствиях потери чести — порка стоила Боголюбову рассудка, хоть и вытерпел он эту экзекуцию без звука. Психическое заболевание осужденного прогрессировало и он был переведён в Казанскую психиатрическую больницу а 14 января 1887 года отдан на попечение отцу, умер "в состоянии мрачного помешательства" на хуторе Крымском станицы Кочетовской на Дону.