"Возврат к скрепам" и рассуждения о том, что вот, до большевиков Россиюшка была нравственнее, а как "они" пришли, так всё порушилось давно заставляло подгорать моё седалище. Тем более в исполнении тех, кто клянется в любви к Пушкину и прочим классикам, как-то мимо проходя некоторые особенности, описываемые ими:
У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.
Наше всё "из письма к Соболевскому".
"Податливых на что" — спросите вы — и тут же догадаетесь.
Но не об этом, или не совсем об этом речь, а о мемуарах, ссылку на которые я видела в ЖЖ у френда. Это автобиография, или "Воспоминания Анны Евдокимовны Лабзиной" родившейся 28 ноября 1758 года в доме надворного советника Евдокима Яковлевича Яковлева и окончившей дни 3 октября 1828 года Анна Евдокимовна тихо скончалась в Москве в возрасте 69 лет.
Воспоминания эти тем и интересны, что описывают годы взросления и жизнь женщины, выросшей в атмосфере строжайшей нравственности и бытового аскетизма, причем не по бедности, а "из принципов маменьки её". Правда, эта строгая нравственность не помешала сбыть замуж девицу в возрасте 13 лет мужчине на 14 лет её старше, причем очень опытному в определенном плане и совершенно бесцеремонному мужчине.
Как это сейчас называется и квалифицируется? Но нонеча не то, что давеча.
Благоверный её, глава и "хозяин" дома, учитель жизни и морали (и что там любители "посконных древностей" еще любят упоминать?), будучи не в восторге от незамутненности, скажем так, супруги своей, искал непрерывно по другим местам утешения. И легко их находил.
Приехали в город, начались веселья у нас в доме, в которых я не могла участвовать.
Племянницу свою взял к себе жить. Днём все вместе, а когда расходились спать, то ночью приходила к нам его племянница и ложилась с нами спать. А ежели ей покажется тесно или для других каких причин, которых я тогда не понимала, меня отправляли спать на канапе.
Племянницу…
Да, я понимаю. что мне могут в комментариях написать, что сейчас в 13-14 лет некоторые девы ого-го, созрели всем, за исключением ума.
Но это не о нашей Аннушке, которая в 5 лет стала сиротой, и три года жила просто впроголодь, потому что любящая мать предавалась истовой скорби по безвременно ушедшему отцу и супругу:
Мать моя, оставшись от отца моего на тридцать втором году и любя его страстно, была в отчаянии, потерявши его.
И сколько она роптала на Бога в своей горести — это она сама сказывала, — и наконец до того отчаяние ее довело, что ей стало мечтать, и отец мой ей стал являться и сказал ей, чтоб она ни под каким видом из деревни не выезжала и никого к себе не пускала, даже и детей, а иначе он к ней ходить перестанет.
/…./
Наконец стала примечать моя няня и подозревать, что она никого к себе не впускает и просит всех, чтоб ее оставили одну, «а что мне будет надо, то я позову».
/…./
Наконец она стала прислушиваться у дверей и услышала разговор, даже имя отца моего услышала, как мать моя его кликала и садила подле себя и говорила: «Ты меня никогда не оставишь? Я для тебя все оставила, даже и детей», но его ответу не было слышно.
Узнавши, моя няня в ужасе пришла к тетке моей и рассказала.
Она, не поверя ей, сама пошла и уверилась в правде.
Не знали, как начать.
Сколько ее ни уговаривали, чтоб она позволила кому-нибудь с собой быть, но не могли сделать.
Наконец явно сама стала говорить и сказывать, что она не одна: «Я с мужем».
Ей стали говорить, что этому быть нельзя, — мертвые не ходят, и сим самым ее привели в бешенство.
Родных не было никого, все были в отдаленности.
И продолжалось сие около трех лет; все люди за нее молились; нас заставляли, но мы не знали, за кого молились, потому что ее не видали.
Она нас возненавидела и имени нашего слышать не могла, только и говорила: «Они больше всех мне мешают».
/…./
Пища моя была: щи, каша и иногда кусок солонины, а летом — зелень и молошное.
В пост, особливо в Великий, и рыбы не было.
Что мы видим?
Полуголодное существование в течение трех лет, да и потом матушка, приучая дочь "к скорбям этого мира", калориями совсем не баловала, а следовательно, в плане физиологической зрелости для брака эта девочка 13 лет могла очень сильно отставать от своих более благополучных ровесниц.
Воспитательное влияние странноватой матери, пережившей ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство), сопровождающееся галлюцинациями (у меня, правда, во время чтения воспоминаний возникли догадки о манифестировавшей шизофрении — но я не врач, хотя описания позволяют заподозрить нечто подобное), причем, полагаю, дальнейшая истовость к страждущим и привлечение к лицезрению человеческих болестей и умирания малолетней дочери — это, как раз, следствие этого же процесса. Что называется из одной — в другую крайность
Зимой мы езжали в город. Там была другая наука: всякую неделю езжала или хаживала в тюрьмы…… Ежели находила больных, то лечила, принашивала чай, сама их поила, а более меня заставляла. Раны мы с ней вместе промывали и обвязывали пластырями.
…….
Мать моя часто была больна, то в это время бедных и тюрьмы посещала я с нянькой и отправляла должность ее и в лечении по предписанию ее.
Как сама автор мемуаров удержалась "на светлой стороне рассудка", и что позволило ей сохранить светлый разум после стольких лет испытаний сначала в родном доме, а потом — в первом браке (муж её не только пытался морально ломать, но и, 15-ти летнюю, на мороз из дома выкидывал за "неласковость") для меня остается загадкой загадок, чем-то вроде неодолимой жизнестойкости узников немецких концлагерей, умудрившихся пройти сквозь всё и дожить и до наших дней.
Но это — те самые скрепы, и нравственные заповеди, к которым нас усердно призывают вернуться и по ним жить. Святые ж были времена!
А люди были какие — без всяких докторов, одною молитвою могли в рассудок, из него выйдя, возвратиться!
Сами воспоминания, конечно, интересны не только как документ эпохи, но и объясняют для меня некоторым образом другую историю: Дарьи Салтыковой (Салтычихи), которая, оставшись вдовой, похоже, тоже пережила ПТСР, и, оставшись с огромными деньгами и абсолютной властью над "душами", употребила их так, что вошла в историю "душегубицей".
Истории чем-то схожи, только у матери Лабзиной всё-таки нашлись решительные родственники, силой вырвавшие её из состояния деструктивных грез, а у Салтыковой процесс оказался более латентным и длительным, а потому и привел к соответствующим результатам. И это возвращает нас к известному: «Power corrupts; absolute power corrupts absolutely» (с) Джон Актон (1834–1902). Но у него и дальше есть не менее интересное — "… нет горшей ереси, чем утверждение, будто высокое положение освящает тех, кто его занимает.".
Воспоминания Лабзиной
НепоДзензурное традиционно тут:
https://vk.com/public199851025
или тут
https://old-venefica.livejournal.com/
Сарказм в уксусе, йад с перцем, окололитературные изыскания и прочие деликатесы, взращенные на отечественных реалиях.