Да, это снова перевод, и на этот раз — "восьмимартовская сказочка", пусть и с небольшим опозданием, но, как говорится, никогда не поздно. Праздник действительно международный и настолько прочно укоренился в традициях, что начал обрастать фольклором. Один из таких примеров я увидела в Нельзябуке и не смогла удержаться, чтобы не поделиться им.
У Марийки одышка. А как ей не быть, если на ней — две сумки, по одной в каждой руке. Полные! Она потратила целый час в Lidl. Нужно было купить много всего, да подешевле, потому что этот наглый босс снова задержал зарплату на десять дней. И он опять задержал её на полчаса после окончания рабочего дня — мол, нужно было написать важное письмо. Чепуха! Толстый грек снова тянет к ней свои руки! И сегодня погладил по шее — якобы поправил пальто, когда она уже уходила…
Вот Марийка и тащит сумки, тихо охая. Две сумки. Зачем ей столько?
Как зачем — для Миладина. Дорогого. Некрасивого. Безработного.
Она купила ему ракийки, выбрала вино. Копченая грудинка плюс салат "Белоснежка" и лютеница "Олинеза". Ведь сегодня Восьмое марта. Все будет как у людей. У неё тяжелые сумки. А эти машины… Она сошла с тротуара, чтобы обойти огромный черный внедорожник, который прижался к стене так, что даже муравей, наверное, не смог бы просочиться между ним и стеной.
И в тот момент, когда её каблук лишь коснулся дороги, в голове раздался голос: "Быстрее на тротуар!". Она успела отскочить обратно, и тут мимо неё, словно молния, пронёсся блестящий серебристый "Мерседес". Возможно, его зеркало даже слегка задело её рукав. Марийка выругалась, почти как Миладин. Он проклинал всё на свете утром, днем и вечером. Особенно вечером. Но она смирилась — кризис… Среднего ли возраста, ещё ли что — он давно застрял в этом перманентном кризисе и никак не желал из него выйти.
Но кто её спас? Она поняла, что если бы не послушалась этого голоса, то немецкая машина снесла бы её, словно кеглю метко пущенным шаром. Ле-ле! Она оглянулась — вокруг никого. Только далеко впереди старик постукивает своей тростью.
Марийка застонала и снова понесла свои полные сумки. Когда она вернется, ей нужно будет сначала разморозить мясо. Она просила об этом Миладина ещё утром, но тот на сто процентов забыл… Затем салаты. Наверняка у детей есть несделанная домашка. Миладин этого терпеть не может, дети его нервируют. Отец не может решить их проблемы, они для него тяжелы. Он оправдывает себя тем, что в школе плохо учил математику…
Так что же вообще там учил Миладин? Наконец она добралась до дома. Марийка вошла в подъезд и встала перед лифтом. Как получилось, что она снова тянет эти сумки и снова ей некому помочь? А ещё эти Дончевы с тринадцатого этажа опять ездят на лифте туда-сюда. Куда они постоянно таскаются? Четыре девахи! Миладину они вроде бы не нравились, тощие, но его приятель за ними ухаживал. Дерзкие…
Она как раз наклонилась, чтобы поставить свои сумки на пол и открыть дверь лифта, когда в ушах снова загремел голос: «Поднимайся пешком!» Марийка испуганно оглянулась по сторонам. Никого. Ни снаружи, ни внутри подъезда. Она с тоской посмотрела на ступеньки — как можно подняться на четыре пролета с такими сумками? Она снова потянулась к двери лифта, чтобы не тащить такой груз по ступенькам на четвертый этаж. Но тут снова раздался голос — нервный, даже злой. Такой же, как у Миладина, когда он злится… до того, как даст ей пощечину. Потому что иногда он даёт волю рукам.
Психует, потому что безработный. Или безработный, потому что псих? И вот голос снова приказал: "Поднимайся по лестнице!" И, будучи послушной и дисциплинированной, Марийка начала подниматься наверх со своими тяжелыми сумками.
В этот момент кто-то вызвал лифт, он застонал и со скрипом поехал вверх. Она как раз достигла первой площадки, когда из шахты донёсся страшный грохот. Женщина выронила сумки и в замешательстве побежала назад. Стекло двери лифта было разбито, из него торчала доска и обрывок стального троса.
Она задохнулась и дико огляделась по сторонам. Никого. Она подняла глаза к потолку — но разве Бог… может находиться на таком потолке, таком грязном, что даже мухи не решались на него садиться? Не говоря уже о Боге, чтобы остановиться на нём… Марийка прислонилась спиной к пыльной стене и чуть не закричала: «Кто ты?»
И чудо! Этот голос ответил! Но уже мягче, даже как-то радостно. Как Миладин после второй рюмки.
— Я — твой внутренний Голос.
Она чуть не завизжала. Она схватилась за лицо обеими руками и собрала все свои силы.
— Ты уже дважды спас мне жизнь.
— Верно.
Довольный, даже торжественный голос. Как у мужа после третьей ракийки… Потом Милчо становится совсем гордым и начинает убеждать её, что каждый день она должна возжигать свечу Господу за то, что он соизволил взять её в жены.
Марийка с усилием сглотнула и спросила:
— Могу я увидеть …. Тебя?
— Зачем? — удивился голос.
— Отблагодарить.
— Протяни руку.
Голос его звучал надменно. Как у Миладина после четвертой порции ракии. Потом он начинает искать, за что зацепиться и кричать на детей, и что, возможно, они не от него, потому что приносят из школы двойки.
Послушно и неверяще она всё ещё протягивала вперёд ладонь и переворачивала её. Ничего.
Она уже собиралась засмеяться как сумасшедшая. Голоса в голове… "Мама дорогая, я схожу с ума!" Она уже готова была зарыдать, как вдруг… Что-то появилось на её ладони. Именно так, появилось — не пришло, а прилетело. Оно было белым, как мотылек, с крыльями и хвостом.
Марийка обратила на него свои васильково-голубые глаза, по которым в своё время вздыхала вся школа, но они смотрели только на Миладина. Лицо её напряглось, губы растянулись в хищной улыбке. Она обхватила мерзкое насекомое другой ладонью, сжала, раздавила. И злобно, как Миладин при виде пустой бутылки, сказала:
— Так где же ты был, когда я выходила замуж!?
