Лев Толстой как зеркало "традиционного" отношения к женщине

Разговорилась я тут с одной давней знакомой о литературе, а она так просто поражается недальновидности наших певцов "традиционности" и борцов за демографический прорыв от начальствующих до философствующих: как же они до сих пор умудрились не опереться на незыблемый авторитет подлинной глыбы русской литературы, а заодно известно-многодетного семьянина — Толстого Льва Николаевича? Ведь, если не заостряться на некоторых моментах его отношения к жене и прокормлению многочисленного потомства, то это какая агитация может выйти!

Я ей, правда, сразу же возражать начала — и образы женские в его книгах ну совершенно несовременные, к нашим реалиям совершенно неподходящие, потому что мы все — класс трудящийся, а Лев Николаевич про жизнь совсем иного круга писал, и, если к образам пристально присмотреться, то там скорее про "отвратить от", чем про "привлечь к" получается.

Да и вообще, следует признаться, что русская литература 19 века и даже начала 20-го отличалась этаким залихватско-офицерским отношением к дамам, и если вы тут же вспомнили повесть Лермонтова "Бэла" или анекдоты про поручика Ржевского, то про них забудьте пока — у меня другой имеется, в полном смысле этого слова анекдот, т. е. "быль". Итак, свидетельствует нашвсёПушкин:

Дельвиг звал однажды Рылеева к дев…. «Я женат», — отвечал Рылеев. «Так что же, — сказал Дельвиг, — разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?».

И ничего, что Толстой-то жил позже — отношение, знаете ли, никуда с той поры не девалось.

И был Толстой, как мы помним, офицер, и мы помним, что он так шокировал своим дневником тогда еще невесту, Софью Андреевну, что та долго рыдала, и вовсе не от счастливо сделанных открытий.

А теперь возьмем такое его известнейшее произведение, как "Крейцерова соната", и процитируем немножко:

«Средство мерз../тут ДЗЕН/ начинало действовать; она раздобрела и похорошела, как последняя красота лета. Она чувствовала это и занималась собой. В ней сделалась какая-то вызывающая красота… Она была во всей силе тридцатилетней нерожающей, раскормленной и раздраженной женщины… Когда она проходила между мужчинами, она притягивала к себе их взгляды. Она была как застоявшаяся, раскормленная запряженная лошадь, с которой сняли узду».

Нехорошее средство — это женская мода того времени, делавшая героиню "Сонаты", Лизу Позднышеву привлекательной, да еще и врачи рожать, наконец-то, ей запретили — и так детей пятерых произвела, вот она и подраспустилась!

А ведь все они на его (Позднышева) могучей шее расположились и ноги свесили! Ну как тут не впасть в раздражение!

А вот уже свидетельствует Софья Андреевна, не выдуманная, а живая жена:

«В биографии будут писать, что он за дворника воду возил, и никто никогда не узнает, что он за жену, чтоб хоть когда-нибудь ей дать отдых, ребенку своему воды не дал напиться и 5-ти минут в 32 года не посидел с больным, чтоб дать мне вздохнуть, выспаться, погулять или просто опомниться от трудов».

Кстати, на скандально-личную "Крейцерову сонату" г-жа Толстая написала ответную повесть «Чья вина?», где, скажем так, мужская роль в семейном тандеме выглядит не столь жертвенной, скорее — наоборот.

И, да, читая её, крепко задумываешься, а каким бы автором стала Софи Берс, не попади она в ловушку "надлежащей женщине юдоли" — дама-то, мягко говоря, вовсе не бездарна. Да и роль её в создании толстовских произведений явно и вызывающе недооценена — она ведь была не только корректором и переписчиком (даром, в свободное от иных обязанностей время), но и явно — соавтором. Иначе, скажите, откуда бы Толстой мог знать переживания Анны Карениной во время беременности? Гением прозрел? Да только ли…

Кстати, и другие произведения Льва Николаевича отличаются завидной идейной мизогинией, недаром же он не терпел, когда его собственная супруга выходила "из области интереса детской, кухни и материальной женской жизни" — над женщинами некрасивыми или теми, у кого "замуж не получилось" он откровенно издевается:

Мисси очень хотела выйти замуж, и Нехлюдов был хорошая партия. Кроме того, он нравился ей, и она приучила себя к мысли, что он будет ее (не она будет его, а он ее), и она с бессознательной, но упорной хитростью, такою, какая бывает у душевнобольных, достигала своей цели. (с) Воскресение

вот бесприданница-Сонечка, "не состоявшая в браке" подруга Наташи Ростовой

какая‑то румяная, с большою черною косой, девушка, которая неприятно‑притворно улыбалась

правда, и любимой героине-Наташе от него тоже "любя" достаётся: она, волею автора, превращается в "великолепную самку" и, одновременно с девичьей фигуркою, лишается души.

А чтоб читатель не сомневался, что Наташа теперь лишь "машина для чадорождения" у неё и шаг становится широкий, и в руках пеленки в каках, и неухоженность (помните выше уже упоминавшееся злое неприятие красивой Лизы Позднышевой, которая, наконец, выбралась из бесформенных балахонов в платья "по моде")? В этом момент Толстой торжествует — низвел, низвел феечку-то птичку, так их, в детскую, к пеленкам, и чтоб им головы было некогда поднять!

К дворнику, как подметила Софья Андреевна, было сочувствия больше…

Ну и, наконец, просто красавицы, вроде Элен Курагиной или Бетси Тверской, они просто "плохие". Элен еще, если помните, добрый автор дурною болезнью наградил. А потому что смог!

Лев-то наш Николаевич не обладал ведь ни солидным состоянием, ни особо привлекательной внешностью, ни веселым остроумием, чтоб у настоящих, признанных красавиц успех в свете снискать — вот и отомстил им как мог со всею силою таланта!

Согласитесь, что, если вчитываться внимательно в многостраничное наследие нашего гения, то большая семья вовсе не предстает тем очагом любви и заботы, к свету которого хочется стремиться. Даже наоборот — чем образованнее юная девица, тем более отвращает её участь толстовских героинь.

А ведь есть и "Живой труп" и "Свет во тьме светит", где семья это то, что мешает-мешает-мешает!

Может, потому и не поднимают его на стяг наши борцы за скрепы-демографию? Как думаете?